Вассерман: Демографический кризис вредит высокотехнологичной жизни  

© Из архива А. Вассермана

На протяжении большей части человеческой истории средний возраст был в разы ниже нынешнего, хотя немало доживало до лет, и сейчас именуемых преклонными. Дело в том, что львиная доля умирала в раннем детстве, а то и в грудном младенчестве, и резко снижала усреднённый показатель. Это также значило, что рожать требовалось побольше. Ведь для хотя бы сохранения общего числа нужно, чтобы в процесс деторождения включались двое детей каждой женщины (с учётом тех, кто по разным причинам не может соучаствовать в продолжении рода — в наши дни 2.1, то есть 21 ребёнок на 10 женщин). Между тем ещё в XVIII веке в особо благосостоятельных семьях доживала до собственного участия в деторождении примерно половина детей, а в рядовых — хорошо если четверть. Соответственно считалось нормой рожать раз в полтора-два года, пока здоровье позволяет.

Во второй половине XIX века благодаря развитию микробиологии произошёл громадный скачок здравоохранения. Прежде всего радикально усовершенствовались представления о гигиене. Да и хирургия освоила новые методы. Затем возникли технологии проверки вне организма химических разработок на лекарственную активность. Всё это снизило младенческую и детскую смертность в разы. Рождаемость же долго сохранялась на привычном уровне. Рост человечества ускорился лавинообразно. Дмитрий Иванович Менделеев (1834.02.08–1907.02.02) отметил: при сохранении наблюдаемой на рубеже XIX–XX веков скорости роста населения Российской империи оно к середине XX века дорастёт до полумиллиарда. Этот прогноз нынче принято считать доказательством разрушительности последствий социализма, но сам великий систематизатор сделал из него другой вывод: тенденция недолговечна.

Увы, он оказался прав: вышеописанный первый демографический переход и впрямь продлился всего пару поколений. Сам этот термин возник, когда стал очевиден второй: люди в основном осознали, что до зрелости доживут едва ли не все новорождённые, и соответственно сосредоточились не на рождении, а на воспитании новых поколений. Рост человечества постепенно стал замедляться, сохраняясь в основном в регионах, куда здравоохранение добиралось неторопливо, да в особо консервативных общинах.

Второй демографический переход тоже продержался всего поколение–два. Нынче мы переживаем третий: развитое общество предлагает множество занятий, в краткосрочной личной перспективе кажущихся куда интересней и выгодней деторождения, да вдобавок вынуждает работать не только мужчин, так что сил и времени на беременность и воспитание почти не остаётся. Соответственно по мере развития общество численно сокращается, да вдобавок растёт доля нетрудоспособных по возрасту. Пока проблему частично компенсируют завозом работников из не столь развитых регионов, но на новом месте они быстро привыкают к бытующей там традиции неразмножения, да и прогресс, её породивший, быстро захватывает оставшиеся источники новых людей.

Чем хуже игра, тем выше ценится хорошая мина. По мере падения рождаемости всё популярней лозунг замены количества качеством. Мол, чем детей меньше, тем легче сосредоточить на каждом изрядные педагогические усилия и добиться от него в будущем наибольшей отдачи. Вдобавок технологии (не только учебные) постоянно совершенствуются, что позволяет всё уменьшающемуся числу работников обеспечивать всё большее производство товаров и услуг. Да и нагрузка на природу снижается от того, что мы не будем, как сегодня, лежать на пляжах чуть ли не в два слоя и выбегать на лужайки для пикников сразу после отъезда предыдущей группы. Значит, здоровей будем.

На все подобные рассуждения накладываются ещё и последствия родовой травмы англосаксонской цивилизации, чьи воззрения доминируют сейчас в заметной доле человечества. Она формировалась на землях с плотностью населения значительно выше среднемировой и с тех пор по сей день верует в перенаселённость нашей планеты. На самом деле даже технологий, доступных в прошлом тысячелетии, хватит, чтобы по меньшей мере до середины тысячелетия нынешнего гарантировать уровень жизни, считающийся характерным для так называемого золотого миллиарда, 15–20 миллиардам человек — в два–два с половиной раза больше нынешнего числа людей. И за эти пять веков, понятно, придумают ещё много полезного для жизнеобеспечения. Не говоря уж о том, что по нынешним прикидкам демографов мы до такого числа не дорастём. А русская цивилизация, сложившаяся в регионе с аномально низкой плотностью населения, соответственно высоко ценит каждого человека и нуждается в нём, пока он сам не докажет, что никому в частности не нужен и для всех в целом опасен.

Чем нас больше, тем легче углублять разделение труда, что, как правило (увы, не всегда), повышает его производительность. Ещё важнее, что большему человечеству легче разнообразить деятельность, а чем больше направлений её, тем выше вероятность нащупать нечто полезное для всех.

Личные особенности у всех разные. Как ни старайся всех учить одинаково — всё равно результаты разнообразны и в минус, и в плюс. Значит, чем мы многочисленней — тем больше среди нас найдётся ярких талантов, способных ускорять движение всего человечества, и даже гениев, открывающих новые пути.

Но на мой взгляд важнее всего простой математический факт: число возможных взаимодействий между объектами пропорционально квадрату числа самих объектов. В частности, чем больше людей, тем больше возможностей открывается для каждого из нас. Понятно, при миллиардах людей невозможно использовать или хотя бы перебрать все теоретически доступные каждому миллиарды взаимосвязей (на практике мы, как правило, знаем далеко не всех соседей даже по дому с сотней квартир). Но вероятность наткнуться на полезные варианты всё равно растёт. Особенно при наличии систем поиска нужного: например, пожаловавшись на вздутый линолеум, можно через сарафанное радио узнать о мастере по данной части, живущем в соседнем подъезде. А уж нынешние средства стыковки людей и вакансий через Интернет и подавно тем эффективнее, чем тех и других больше. Надеюсь, и возможность выявления новых задач, поддающихся решению по мере многолюдия, мы освоим скоро.

Объёма статьи, понятно, не хватит для перечисления значимых возможностей, возникающих по мере роста человечества. Но уже сказанного достаточно, чтобы хоть в общих чертах понять, чего мы можем лишиться по мере замедления роста, не говоря уж о сокращении в порядке третьего демографического перехода. Увы, пока никто не знает, как остановить его, а тем более выйти на четвёртый — возобновить наше приумножение.

Мой хороший знакомый и коллега — публицист и философ — Виктор Григорьевич Мараховский, много и увлекательно пишущий на открытую век назад Торстейном Бунде Томасовичем Вебленом (1857.07.30–1929.08.03) тему демонстративного потребления (как саморекламы в духе «я столь могуч, что и такое себе позволяю»), полагает эффективнейшим пока выходом придание обилию детей статуса показателя возможностей семьи. Он отмечает, что в странах, переживающих третий переход, как раз семьи, достаточно богатые, чтобы жена могла обойтись без собственного заработка, всё ещё заводят по меньшей мере троих детей, чем (по Веблену) показывают другим: можем себе позволить. Но таких слишком мало, чтобы сохранить рост их народов. В частности, потому, что нынешнее устройство экономики открывает (а то и навязывает) иные формы того же демонстративного потребления, столь затратные, что семей, где хоть один взрослый может не работать, оказывается слишком мало.

Уинстон Леонард Рэндолф-Хенрич Спенсёр-Чёрчилл (1874.11.30–1965.01.24) сказал: политический деятель думает о следующих выборах, государственный — о следующих поколениях. Надеюсь, среди деловых людей тоже найдётся достаточно думающих о следующих поколениях, чтобы совместно поискать структуру хозяйства, не столь разрушительную для человечества. Но боюсь, без прямого вмешательства государства, причём именно в предложенном Мараховским духе, в обозримом будущем сохранится стихийный ход событий, неизменно доказывающий: невидимая рука рынка лучше всего умеет душить тех, кто в неё верует.

 Автор: Анатолий Вассерман