Спецпроект БЖ «Русское оружие»: о политическом и экономическом анализе СВО

Масштабные исторические события, а специальная военная операция (СВО) на Украине относится именно к таким, сложно анализировать с позиции сегодняшнего дня. Операция в разгаре, активные участники порой не могут отказаться от собственных субъективных суждений. Выводы тех, кто сам в атаку не ходил и в окопе не сидел, общественность (особенно непосредственные участники СВО) подвергает еще большему сомнению.
Да, оценки в масштабах исторического процесса давать рановато, но как быть с работой над ошибками? Она должна быть своевременной, по возможности объективной — без нее не победишь, больше потеряешь, дороже заплатишь. В этом номере мы решили познакомить вас с человеком, который отважился спустя год после начала спецоперации на Украине провести ее политологический анализ. В итоге в начале года свет увидела его книга «СВО. Клаузевиц и пустота».
 
Герой свежего номера «Бизнес-журнала» — Андрей Пинчук, литературный псевдоним, под которым он публикуется, — Михаил Головлев. Откуда он такой взялся, спросят многие, откуда у него эта смелость и право судить о действиях высшего российского военного командования, о решениях, которые, на минуточку, утверждаются в ставке самого главнокомандующего ВС РФ. Это право вполне заслуженно: опыт ведения специальных операций Андрей Пинчук получал сначала в Приднестровье, где несколько лет занимал руководящие должности в спецслужбах республики. После смены тамошней власти переехал в РФ и успел поработать безопасником в ОАО Объединённая двигателестроительная корпорация (Госкорпорация «Ростех») — факт особенно примечательный в контексте интервью, которое Андрей Пинчук дал ФБЖ. Забегая вперед, скажем, что лейтмотивом диалога стала оценка системы снабжения СВО и работа российской промышленности для ее нужд. Что еще важного стоит рассказать об Андрее Пинчуке: активно участвовал в крымских событиях в 2014 году, всегда считал Крым российским. В том же году на фоне активного противостояния Донбасса было создано местное Министерство госбезопасности (МГБ ДНР).  Пинчук стал его первым главой. Награжден высшей правительственной наградой ДНР — золотой геройской звездой с присвоением звания «Герой Донецкой Народной Республики». Создал межрегиональную общественную организацию «Союз добровольцев Донбасса», в которой состоят более 25 тысяч человек. Когда мы готовили вопросы и темы для интервью, сразу решили: полный анализ стратегии и тактики ведения СВО все желающие отыщут в книге Андрея Пинчука. Мы же решили сосредоточиться на другом, ведь, помимо прочего, война — экономическое явление. Стала ли спецоперация на Украине стимулом для развития отечественного военно-промышленного комплекса? Почему армию помогают одевать и обувать благотворители, ведь должно государство? Какова взаимосвязь между человеческими и боевыми потерями и системой снабжения войск? В книге об этом подробно написано, в интервью обозначим ключевые моменты.       
 
— Анализируя экономику войны (снабжение армии, производство вооружений), какие уроки СВО вы считаете самыми важными?  
— Первое: концепция любых боевых действий всегда должна основываться на объективных оценках потенциала противника и собственного. Этот  важнейший вывод довольно очевиден, но, к сожалению, он стал таковым уже по прошествии времени. Подобные оценки нельзя делать в моменте, нельзя исходить из сегодняшнего состояния — подобная аналитика является некачественной. Поясню свою мысль: на момент начала СВО было очевидно, что российский военный и экономический потенциал в разы превосходят украинский. Эти оценки были сделаны без учета перспективного наращивания потенциала противника, не были взяты во внимание  транзакционные, политические, экономические и даже психологические составляющих. В итоге мы недооценили потенциал украинской армии. 
Второй момент: подобные операции нецелесообразно проводить, когда не завершена материально-техническая реформа армии. А на момент начала СВО Россия находилась в состоянии ее недооформленности. В системе армейского снабжения оставались блоки еще советского стандарта. Попытка перестроить их под современную российскую экономическую модель не давала нужного положительного эффекта. В итоге СВО подтвердила: несмотря на то, что мы находимся в фазе формирования нового цифрового технологического уклада с его безлюдным производством, интернетом вещей, квантовыми, геномными технологиями, роль человеческого фактора продолжает оставаться важной. Другими словами: сколько бы у тебя ни было ракет, беспилотников, если нет на поле пехоты, ты не способен закрепить свое технологическое преимущество.      
 
— Какие стимулы получила российская экономика после начала СВО?
— Напомню, что в древности стимулом называли палку, которой погоняли скот. В этом смысле стимул отличается от мотива, последний идет изнутри и основан на ценностях, представлениях, идеях. Применительно к СВО уместнее говорить именно о стимулах. Иностранные компании ушли с российского рынка. Конкуренция резко понизилась. Значительное количество отечественных игроков оказались практически монополистами на внутреннем рынке. Когда говорят о росте промышленного производства на 3–4%, мне странно это слышать. По идее, он должен быть гораздо больше. Да, стимул был получен, а рефлексия, то есть ответная реакция бизнеса на него оказалась недостаточной, в том числе потому, что реальные производственные возможности российских компаний я ставлю под вопрос. Я бы очень хотел в них верить, ведь в них есть насущная необходимость, но боюсь, что реальность требует коренной перестройки экономических и технологических процессов в стране.  
 
— В книге вы подробно пишете про БПЛА в рамках СВО. Общеизвестно, что на момент начала СВО в российской армии остро не хватало беспилотников, вы добавляете: БПЛА тактического уровня. Почему именно их роль так важна, на ваш взгляд?
— Это так называемые «летающие бинокли», которые позволяют бойцу не погибнуть в ходе разведки, а выглянуть из-за угла или подняться над определенной площадью, произвести осмотр, возможно, пристрелку, в том числе артиллерийского вооружения. В этом смысле БПЛА тактического уровня оказались совершенно бесценным инструментом, в первую очередь, именно для целей разведки. Потом их стали использовать как наступательные вооружения, крепить всевозможные «сбросы»: мины, гранаты, и тогда они стали еще и оружием, а сейчас современные скоростные БПЛА, допустим, такие, как российский «Ланцет» и другие, являются самостоятельным видом вооружения.  
 
— Вы делаете акцент на том, что нехватка беспилотников этого класса привела к большему расходу снарядов, а какие еще экономические последствия в рамках экономики войны вы можете назвать?
— Представьте себе ситуацию: в 15–16 веках воевали рыцари, их снабжали исходя из «рыцарской» модели, например, поставляли фураж для животных, а для самих рыцарей — мечи и стрелы. А в это время противник стал использовать порох, значит, задачи снабжения воюющих сторон изменились: поставлять нужно было пушки, мушкеты, порох. При этом изменился и характер штурма, осады — всех военных действий. Снабжение определяется выбранной военной стратегией. Когда мы говорим о том, хорошо или плохо снабжаются сейчас наши войска, мы должны понимать: армия может быть вполне обеспечена, но подход к снабжению может не соответствовать ситуации на поле боя. Мы же понимаем, что в нынешней ситуации армии крайне необходимы те же БПЛА, не только тактические, но и стратегические, поскольку последние (тот же «Орлан-10») позволяют вести артиллерийские дуэли не устаревшими инструментами артиллерийской работы, а высокоточным оружием. Модель снабжения должна быть обусловлена форматом ведения боевых действий. И сегодня у нас есть уже годовой опыт ведения военной операции, на него и надо полагаться при решении задач по снабжению армии.   
 
— Можно сказать, что этот очевидный, всеми признанный факт (недостаток БПЛА на линии соприкосновения) стал стимулом для развития этого направления оборонной промышленности?
— Я очень боюсь, чтобы приказы, распоряжения, корпоративные цепочки не похоронили под собой реальные потребности поля боя, чтобы они не существовали в параллельной реальности, отдельной от поля боя — реальности чиновничьих кабинетов. Честно говоря, я считаю, что все управленческие структуры, в том числе корпоративные, которые отвечают сейчас за снабжение армии, должны дислоцироваться в зоне СВО. Не то что бы мне хотелось им «кровушки пустить», а чтобы они могли без искажений видеть результат своей работы. Я, например, еще не слышал ни про одного руководителя какой-нибудь военной корпорации, который побывал и организовал в зоне СВО какую-то работу. Возьмем пример Дмитрия Рогозина, который когда-то курировал ОПК. Сейчас он находится в зоне специальной военной операции, так вот я думаю, что теперь его представления об очень многих процессах изменились. Должен сказать, что совсем необязательно ждать, когда тебя отправят в отставку, уже сейчас можно эту работу организовать, тогда и качество снабжения войск будет другим. А пока чиновники проводят конкурсы, создают в голове разные механизмы, придумывают инструменты, хотя всем давно известно, где, что взять. Существуют те же китайские БПЛА DJI Mavic (младшая серия БПЛА фирмы DJ), тактико-технические характеристики которых являются образцовыми для потребностей войск, во всяком случае, они могут быть использованы как рабочая платформа, от которой можно отталкиваться. Но нет: чиновникам удобнее фантазировать, потому что так проще реализовывать различные экономические схемы. Поэтому у меня есть опасение, что тот стимул в виде СВО, о котором вы спрашивали, стал стимулом для создания нового чиновничьего пласта, но пока не изменил ситуацию на поле боевого соприкосновения.      
    
— Еще один вывод, который следует из СВО, звучит в вашей книге так: «Более того, столь уже широко известная проблема БПЛА имеет и следующую, вполне ближнесрочную перспективу — широкомасштабное использование роев дронов, управляемых искусственным интеллектом. Способность традиционных средств ПВО противодействовать этому вызывает большие сомнения». Другими словами, вы считаете, что современные средства ПВО, которые есть на вооружении российской армии, неспособны эффективно противостоять рою БПЛА?
— Мне такие средства ПВО неизвестны. Если вам известны, назовите, сравним, обсудим. Пока у нас очень много «шапкозакидательских» демонстраций, парадов и конкурсов, но все куда-то исчезает, когда возникает реальная боевая ситуация. Если речь о «Панцирях» и других уже принятых на вооружение ПВО, то возникает вопрос, почему наша авиация до сих пор не смогла подавить украинскую систему противовоздушной обороны. Как это выглядит в теоретическом, уставном режиме, как это демонстрируется в ходе учений: не пехотинец должен штурмовать блок-пост или опорный пункт. В воздух должен подняться самолет и ракетой уничтожить позицию врага. После чего должен зайти солдат, собрать трофеи и определить новую линию боевого соприкосновения. Вместо этого в ходе СВО, проявляя героизм, на штурм идут солдаты. И тут возникает вопрос: почему они должны это делать, когда это задача для специальной военной техники? Приведу вам интересный пример, как украинские войска в начале СВО решали проблему нехватки вооружений, проявив гибкость мышления в условиях активных боевых действий. Еще в первые дни спецоперации ВС РФ действительно уничтожили значительную часть традиционных средств ПВО противника. Чем ответили украинцы? Они объехали всех своих бизнесменов и забрали с их яхт локаторы и другие технические устройства. После этого прямо «на коленке» прописали под них софт (а потом постепенно его усовершенствовали), замкнули в единую цепь, посадили операторов и, скажем, раз в неделю переносили эти локаторы на новые точки. У российских военных возникла проблема: как уничтожать эту, мягко говоря, нестандартную по военным меркам систему ПВО? А потом она стала наращиваться, укрепляться западным вооружением различных модификаций. В итоге такой нетривиальный, некондовый подход оказался крайне эффективен. Это вам не какие-нибудь конкурсы на закупку вооружений. Я считаю незазорным учиться у противника, почему нет, если это ведет к успеху? Подобные подходы к роевым БПЛА должны быть и у наших военных и ученых. Работает ли российский ОПК над этим? Лично я не слышал о проведении хотя бы одного конкурса. Процедуры по таким заказам необходимо делать максимально открытыми, тогда подобные проекты будут привлекать ученых, конкурирующих между собой разработчиков.             
 
— По каким видам вооружений сейчас есть самые большие отставания?
— Это как в анекдоте про больного, который жалуется доктору, что у него все болит, а врач ему на это ответил: «Да у вас просто палец сломан». Тех же спутников «Скиф Д» нужно не менее 600 штук, чтобы в зоне СВО заработал нормальный военный интернет. Насколько мне известно, какая-то работа проводится в этом направлении, но пока она не дала результатов, ощутимых на поле боя, потому что была начата довольно поздно, в то время как украинская армия использует Starlink. Что касается бронетехники: известно, что скоро украинцы получат танки, оснащенные снарядами с необогащенным ураном. Всех пугает их радиактивность, а, на самом деле, акцент стоит делать на том, что такие снаряды в два с половиной раза бронебойнее, чем те, что со стальным сердечником. Соответственно, броню наших танков модификаций до Т-72 включительно подобный снаряд пробьет. Теоретически их удар может выдержать броня танков поколения Т-80, Т-90, танков серии «Прорыв». Что касается техники поддержки пехоты, легкобронированной в том числе: каждый день мы наблюдаем кадры с места проведения СВО. В этих видеосюжетах можно увидеть, на чем передвигается наша армия: на «Уралах», КАМАЗах или даже «буханках». Давненько я не видел ни в одной передаче, чтобы наша пехота передвигалась на  легкобронированной технике, которая способна защитить солдат от противопехотных мин. При этом все знают, что мы несем значительные потери в живой силе именно из-за подрывов на минах. Давайте посмотрим, как обстоят дела с техникой разминирования. Часто приводят в пример УР-77 «Змей Горыныч» (ред.: самоходная легкобронированная установка разминирования). Но на открытом участке протяженностью один километр, а таких много на линии боевого соприкосновения, или в лесистой местности, заваленной минами, как это было в той же Харьковской области под Изюмом, подобные комплексы оказываются бесполезны, их невозможно применить в таких условиях. И никаких других средств разминирования на вооружении я не видел и не знаю. По ствольной артиллерии все понятно. Во-первых, есть износ стволов, и надо решать эту проблему. В основе работы российской артиллерии должны быть арт-блокноты (ред.: специализированные приложения для артиллеристов), офлайн- и погодные станции, которые позволяют ускорить и облегчить прицеливание. На этой современной цифровой базе должна быть создана актуальная методология артиллерийской работы. Пока же за это ратуют энтузиасты, а у армии много проблем.
 
— Что из перечисленного имеет критически важное для победы значение?
— Критически важное значение сейчас имеет обеспечение артиллерии и пехоты, уничтожение средств ПВО противника. Это главные факторы для победы. 
 
— В прессе было много сообщений о том, что именно СВО запустила процессы модернизации российского вооружения, которые до нее шли ни шатко ни валко. Но вы пишите, что «проблемы СВО сейчас для промышленности являются, скорее, нагрузкой и факультативом». Первый вопрос: почему вы так считаете. Второй: у вас есть объяснение, почему так происходит?
— Выше я уже частично ответил на этот вопрос. Добавлю, что качество работы всей промышленности зависит от двух отраслей: микроэлектроники и станкостроения, по классике — необходимо хорошо наладить средства производства. К этому добавлю, что необходима матрица, которая позволит осуществлять выпуск чего угодно: хоть кастрюль, хоть танков. По моим данным, российское станкостроение пребывает в значительном кризисе. Я на протяжении четырех лет был первым проректором «СТАНКИНа», поэтому мне хорошо известно, как обстоят дела в отрасли. Ну а микроэлектроника напрямую зависит от машиностроения и станкостроения. Без развития этих секторов говорить о положительной динамике в отечественной промышленности не приходится. Пока она работает в режиме национальных проектов, федеральных целевых программ. По их реализации судят о качестве работы чиновников, но среди этих приоритетов почему-то нет отдельной программы под названием «СВО».       
 
— Многие СМИ писали, что разработчики активно советуются с военными по вопросу модернизации, где, что, как конкретно надо модернизировать (автомат Калашникова приводился в пример), а как на деле?
— А что Калашников? Я в книге пишу о нем. Есть, например, автомат АК-12, от которого плакали на поле боя многие солдаты. Сейчас его начали модернизировать, даже есть мнение, что неплохой вроде автомат, просто был заточен под узкоспециализированные задачи СОБР (ред.: СОБР — специальные отряды быстрого реагирования, сейчас входят в состав Федеральной службы войск национальной гвардии РФ). Они приспособлены для штурма в условиях города, а это другие условия прицеливания и вообще другие потребности, отличающиеся от тех, что решает солдат в полевых условиях. Я не знаю ни одной площадки, институциональной платформы, где подобный системный диалог по модернизации действующих вооружений ведется. Я предлагал сделать некий аналог НТИ (научно-технологическая инициатива) на базе Военно-промышленной комиссии. Систематизация позволила бы добиться массового эффекта. 

— Еще одна цитата из вашей книги из главы 8, которая посвящена промышленности, где вы рассуждаете: «Где же все те образцы многочисленной передовой техники, так гордо демонстрирующейся на различных форумах и испытаниях?» Ответ вам известен? 
— Не я должен давать его. Спросите у корпораций, которые за это отвечают. Это как в притче про Ноя: каждой твари по паре. Вот такой Ноев ковчег мы и наблюдаем: может, где-то что-то есть, но существует в формате ОКР, НИОКР, мелкосерийного производства.
 
— В продолжение разговора об оборонной промышленности РФ вы пишите: «В итоге — на передовой не оказалось не только достаточного количества автомобильной техники, но и магазинов к автоматам, танковых шлемофонов, бронежилетов и разгрузок, касок, раций и многого-многого другого. Да и откуда им взяться? Ведь под них нужны большие производственные линии, а маржа производства с них очень низкая». По-вашему, не туда направлен гособоронзаказ был последние годы?
— Гособоронзаказ — это всего лишь инструмент реализации базовой идеологии, а она была такой: мы воюем в конфликте малой интенсивности силами компактной контрактной армии, как это было в Чечне, Сирии, Карабахе, тогда, наверное, этот заказ был обоснован. Но первый год СВО показал, что эта модель в данном конфликте неприменима, соответственно, действующий оборонзаказ неспособен был обеспечить успешное ведение спецоперации, так как был заточен под другую концепцию. Эффективность трат вызывает вопросы даже у действующих депутатов, а в прошлом армейских людей. Многочисленные репортажи, которые транслируются из каждого утюга, про сбор помощи для нужд мобилизованных и есть ответ на ваш вопрос об эффективности обеспечения нашей армии всем необходимым. У нас гражданские, волонтерские структуры одевают, обувают военных — так не должно быть.  

— Еще цитата из вашей книги: «Если бы артиллерия была своевременно переведена на арт-блокноты, цифровые метеостанции, офлайн-карты и корректировалась мощными дронами и средствами космической разведки, то и проблема нехватки снарядов не была бы столь острой». Спустя год после начала СВО наметилась ли тенденция на цифровизацию войск РФ, более активная и усиленная — в рамках военной операции и в целом в вооруженных силах?
— Я знаю, что по-прежнему есть проблемы со связью. Это иллюзия, что достаточно закупить много всяких цифровых инструментов, и все будет хорошо. На самом же деле, цифровизация войск требует нового подхода. Для начала необходимо создать цифровую среду: установить приемные вышки, ретрансляторы, запустить спутники, проложить кабель и т. д., а потом в этой инфраструктуре смогут функ-ционировать цифровые опции: радиосвязь, тактические системы управления, передача видеоинформации, использование БПЛА. Я не вижу пока такого подхода.
 
— По каким направлениям, на ваш взгляд, должна продолжиться (как в рамках СВО, так и вне) цифровизация российской армии?
— В книге я пишу о том, что назрела срочная необходимость создания отдельной структуры цифровой армейской связи, это могло бы быть небольшое агентство, которое решало задачу быстрой цифровизации ВС и, в первую очередь, зоны проведения СВО. Армия в короткие сроки вряд ли сама справится. Хочет армия или нет, но ей необходимо в этом помочь.   
 
— В книге вы упоминаете вот такой факт: 21 октября 2022 года Путин создает Координационный совет при Правительстве России по обеспечению потребностей войск. И комментируете событие так: «Более того, участие в нём многолетнего министра промышленности Мантурова, прямо отвечающего за промышленное состояние страны на момент СВО, лишь подчеркивает то, что создан дублирующий механизм». Почему вы так считаете? Подозреваете, что быстрой пользы ее работа не принесет СВО и армии РФ?
— Мы с вами беседуем в конце марта. Пять месяцев прошло, и что мы слышали про работу этого совета? Этот орган — масло масляное. Возможно, результаты есть на административном, бюрократическом уровне. Но тогда давайте признаем, что это некий бюрократический механизм, который создан для удобства координации, и тогда мы не будем ждать от этой структуры прорывных результатов. Но тогда возникает другой вопрос: а кто их обеспечит вместо него?
 
— Один из выводов СВО, который напрашивается: система управления гособоронзаказом, подходы к его формированию, производство вооружений в РФ неэффективны. Какая структура должна взять на себя снабжение СВО?
— Задавая в который раз похожие вопросы, вы хотите, чтобы я признал систему гособоронзаказа неэффективной? Могу лишь повториться, что все зависит от условий реализации военной концепции. Сегодня Дмитрий Медведев и другие чиновники самого высокого ранга вынуждены ездить по стране, чтобы отслеживать в реальном времени, как оборонные предприятия справляются с заказами, за срыв выполнения гособоронзаказа ввели особую ответственность. Все это свидетельствует о том, что система выстроена не вполне эффективно. В условиях военных конфликтов подобными процессами должен управлять главнокомандующий, а не Минпром — не по Сеньке шапка.   
 
— Как мог бы выглядеть эффективный аппарат госуправления в секторе вооружений для нужд армии нашего государства?
— Я считаю, что необходима частичная деприватизация, национализация промышленного блока, обеспечивающего нужды СВО с введением особого экономического режима для него, но я пока не вижу подобных тенденций. А как прорисовать эту структуру, из чего она будет состоять, вопрос второстепенный. Одно точно понятно: у такой структуры должна быть прямая подчиненность президенту. Нам каждый день по телевизору говорят, что от результатов СВО зависим мы и жизнь потомков, поэтому такой структуре нужен особый режим и условия работы. 
 
— Говоря о «целостных мерах в СВО», вы ставите на первое место промышленность и ее «выход из имитационного состояния», но ведь это небыстрый процесс, он займет время. Как быть?
— Путь неблизкий. Еще год назад многие сомневались, что нет необходимости в кардинальной перестройке, ведь СВО скоро закончится. Вот год прошел, операция продолжается. Надо научиться делать выводы и не успокаивать себя тем, что скоро все закончится.